Антарктида online - Страница 29

К оглавлению

29

И еще многое кричали ошалевшие люди с вытаращенными глазами и хлопали друг друга по спинам, возбужденные и несолидные, как дети или болельщики. С шаткого столика спрыгнул узорчатый графин цветного стекла и распался на осколки с мерзким бутылочным звоном. Как видно, на счастье.

— Не может быть, — потерянно бормотал забытый всеми Ломаев, обращаясь преимущественно к своей бороде, поскольку никто из присутствующих его не слышал и уже давно не слушал. — Бред какой-то. Нет, так не может быть, так попросту не бывает…

Глава седьмая
Ответ Керзону

Из записок Ломаева

«Не знаю, у кого как, а у меня не было и нет сомнений: не сломай Типунов руку — сидеть бы мне и Игорьку под арестом до первого рейса на Большую землю. Тем бы дело и кончилось, это я вам говорю. Пошумели бы и успокоились. И коллеги-иностранцы успокоились бы, пойди мы на попятный. И вообще все понемногу успокоилось бы. В общем, Троеглазов получил из родного института Арктики и Антарктики втык и внушение: разобраться, принять меры и доложить. Раздраженная телеграмма была подписана всего-навсего директором ААНИИ, а послал ли он ее по своей собственной инициативе или дождался пинка сверху — то темный лес. Лично мне это не очень интересно. Важен факт: сразу после радиограмм от американцев и австралийцев было принято сообщение из Новолазаревской: Троеглазов, настроенный свирепо, требовал, разносил и грозился карами. Правда, обращался он при этом к Типунову, все еще пребывавшему под наркозом в медпункте.

Субординация! Ясное дело: будь Типунов здоров и вменяем, он щелкнул бы каблуками и мигом навел порядок. Всем известно, что такое начальник среднего звена — трансмиссия с гидроусилителем, дабы стучать кулаком, если сверху погрозили пальцем. И Троеглазов такой же. Так что еще оставалась возможность объявить все глупой шуткой, наказать виновных и о шутке забыть. Но… не сложилось.

Разумеется, наказаны были бы все, а не только мы с Непрухиным. Типунов как начальник станции — в первую голову. Тем охотнее он стал бы чинить расправу… не окажись лед таким скользким. Что до Ерепеева, то он какое-то время пребывал просто-напросто в прострации, не зная, что делать, — ну и дождался следующей радиограммы. Уже с Большой земли.

Она была страшна, эта радиограмма. Меня и Непрухина в ней объявляли изменниками Родины, сепаратистами и отщепенцами. Говорилось о попустительстве и пособничестве. Большая земля клятвенно уверяла, что все сестры получат сполна свои серьги и виновные обязательно понесут суровое наказание. Более того, намекалось, что в скандальной хулиганской выходке (если это только хулиганство, а не нечто большее!) виновны, хотя и в разной степени, все, без исключения, зимовщики, коим и предлагалось смягчить свою вину такими-то и сякими-то мерами. Прошу заметить: всего лишь смягчить вину, а не оправдаться полностью! Вот так.

А в чем, спрашивается, должны были оправдываться Ерепеев, Жбаночкин, Нематодо и все остальные? В том, что мирно спали, вместо того чтобы денно и нощно держать нас с Игорьком и австралийцами на мушке?

Даже я, один из прямых виновников, озверел с этой радиограммы. Карать-то карай, но не всех чохом! Что еще за коллективная ответственность, ровно в чингизовой Орде?

А главное, эта радиограмма помимо обычной связной частоты пошла в вещательном диапазоне КВ на весь мир. Открытым текстом. Хуже того: она была подхвачена повсеместно и не раз звучала в эфире как на родном русском, так и в переводах на английский, немецкий, французский и, кажется, даже китайский. Кто-то из наших перенастроил спутниковую тарелку, и теперь в кают-компании постоянно толпился праздный народ, обсуждающий свежие новости Си-эн-эн. Наша слава оказалась столь же сомнительна, сколь и ослепительна. Наверное, за все время с того дня, когда Беллинсгаузен наткнулся на «матерой лед», об Антарктиде не было сказано столько слов, сколько за один только день. Были забыты похороны всемирно знаменитой поп-звезды, подавившейся на концерте микрофоном. В кают-компании яблоку негде было упасть. А затем…

А затем на экране возник наш президент и в краткой энергичной речи дал суровую оценку «антарктическому инциденту», как это теперь называлось. Решительно отмежевываясь от «полярно-экваториальной нелепицы», Россия осуждала тех, кому она на руку, призывала не ловить рыбку в мутной водице и очень, очень настойчиво обещала наказать виновных, попадающих под ее юрисдикцию. С более пространным, однако выдержанным в тех же непримиримых тонах заявлением вскоре выступил министр иностранных дел.

Как всегда, мировая общественность в лице Си-эн-эн не очень-то верила в искренность российских заявлений. О комментариях упомянутой мировой общественности и говорить не хочется.

Кают-компания тряслась от взрывов негодования. Взрывы были сдвоенные: сперва взрывались те, кто хорошо понимал по-английски, потом все остальные, чуть только им переводили смысл сказанного. Пес Тохтамыш, не упускавший ни одного случая нырнуть из сырой туманной промозглости в тепло помещения, — и тот гневно облаивал чужеземных дикторов, по-моему, жалея, что не может покусать поганцев. Одним словом, информационная шумиха развивалась по стандартному сценарию.

Удивляться — не удивлялись. Привыкли. Задолго до антарктического прыг-скока привыкли. Информационная обработка есть информационная обработка. Дело обычное, технология знакомая. И набить морды хотелось именно дикторам, а не их хозяевам.

Да, да, я знаю, мне объяснили: телеведущие информационных программ подбираются не только из людей приятной внешности с уверенными повадками и безупречной дикцией — этого мало! Они подбираются из людей внушаемых. Ведущий должен быть непоколебимо уверен в том, что изрекает правду, только правду и ничего, кроме правды. Но тогда, извините, он дурак с фаршированными мозгами, а дураков и в алтаре бьют. Жаль, что мы были никак не в состоянии дотянуться до их открытых и честных физиономий.

29